/Cỏn con một sợi lông mày. Mà đem cột trái đất này vào anh/ Thơ Trần Mạnh Hảo

VIDEO

HỖ TRỢ

QUẢNG CÁO

LỊCH

LIÊN KẾT

Những bài khác

Прибавление дня (BỔ SUNG TRONG NGÀY)

Нина Ягодинцева кандидат культурологии, профессор Челябинского государственного института культуры, секретарь Союза писателей России

Нина Александровна Ягодинцева кандидат культурологии, профессор Челябинского государственного института культуры, секретарь Союза писателей России 

Прибавление дня (BỔ SUNG TRONG NGÀY)
 
 
 

Поэзия – спасенье языка, вечно новорождённая родниковая речь. И то, что может сказать она, не скажет никто, хотя, казалось бы, – говорят все, хором повторяя уже давно сказанное. Но как редко можно услышать:

Побудь со мною, тишина!
Давно искал я этой встречи.
От праздной человечьей речи
Душа остывшая темна…

Поэзия всегда начинается с  внутренней тишины. И ощущение родниковой чистоты слова возникает с первых строк – любых строк, на которых открывается поэтическая книга Виктора Кирюшина. Его имя уже давно известно истинным ценителям русской поэзии. Одно из главных, душевно близких, мощно притягательных свойств стихов Кирюшина – глубокое национальное чувство. Это очень русские стихи. И русские они не по внешнему сюжетному признаку, хотя и его нельзя не отметить. В первую очередь – язык. 

Слово, попадающее в магнитное поле поэтической речи Виктора Кирюшина, приносит с собой всё, что было накоплено веками: точность, полнозвучность, оттенки чувств, многозначность смысла. Слово как сеть захватывает такое широкое пространство, такие временные промежутки, что улов этот поначалу представляется невозможным, невероятным:    

Всё начиналось разговорами,
Чтобы немного погодя
Эпоха щёлкала затворами,
Дыханья не переводя.

Сначала котелки да тросточки…
А нынче в поле, где пырей,
Не различить немые косточки
Ведомых и поводырей.

Но это всегда есть в самой природе родного языка, и точное виденье благодаря прозрачности мгновенно становится предвиденьем и даже мудрым остережением для понимающих, ибо всё уже было и поэту ведомо. В каждом стихотворении книги – своя глубина, но все они полны воздуха, мерцающего оттенками смыслов, пробуждающего в чутком читателе талант со-чувствия, со-переживания.

Русской, родной ощущается и та особая слитность с природой, которая есть практически в каждом сюжете. Загадка «русскости» в сущности своей проста: русский человек широк потому, что пространство своего бытия принимает как часть себя самого – и даже не часть, а основу. И он до сих пор ещё естественен, природен настолько, чтобы позволить себе и глубокий гармонический покой, непонятный и пугающий для непосвящённых, и сокрушительную стихию чувств, страшащую своей неизвестно откуда берущейся силой, и мгновенный переход от одного состояния к другому. 

Чем дальше развивается цивилизация, тем больше настораживает и пугает её приверженцев эта широта и стихийность, но без неё русская душа высыхает, становится бессильной и вполне пригодной для оцифровки. И потому –

…Как сладко услышать средь тысяч созвучий
Таинственный зов пламенеющей тучи
И шум поднебесный угрюмого бора
Раскатами неисчислимого хора!

Душе ведь не нужно особой науки –
Ловить на лету эти ритмы и звуки,
Мелодии, жалобы, вздохи и пенье
В которых сливаются страсть и терпенье…

И ещё одно – родное, угадываемое с полустроки, полувздоха при чтении – русская музыка этих стихов. Искусственно ускоряемый, рваный ритм современной жизни чужд и губителен для русского человека, верлибр с его поэтической развязностью пуст, а рэп удушающее тесен. Родня русскому – музыка, живущая в открытом пространстве полей, холмов, рек, взлетающая к вершинам гор – дышащая полной грудью.

Музыку не понимают – музыку чувствуют, ею настраивают мысли – а вовсе не наоборот. Она несёт в себе, говоря современным языком, основное знание о мире, о его глубинных закономерностях, и то, чего нельзя пока ещё постичь рассудком, постигается сердцем, его со-звучием, совпадением таинственных глубинных ритмов.   

Дождик шепчет, ветер колобродит,
Гром гремит, ревмя ревёт волна…
Музыка живёт в самой природе,
Потому и вечная она.

<>

Луг звенит.
Над синей гладью плёса
Чаек крик захватывает дух.
В мире, где ничто не безголосо,
Как награда – абсолютный слух.

Может быть, потому и способна мгновенно подняться в русском человеке высокая волна воли. На языке музыки русский и понимает природу, и принимает её покой и её силу. Музыка определяет и должную меру поэтического пафоса, и остерегает от гибельного:

В краю истерзанном и голом,
Где в полдень не видать ни зги,
Поэт, не жги сердца глаголом!
Во имя Господа
Не жги!

Казалось бы – открытый спор с пушкинским «Пророком», где именно в уста Бога вкладываются слова «…глаголом жги сердца людей», явное противоречие, но ничего противоречивого здесь нет, есть точная мера слов и событий, мера, которую ощутить способна именно поэзия:

Не перейди незримой грани,
Святой взыскуя правоты.
Ты видел сам –
На поле брани
Лишь ядовитые цветы…

Ещё одна характерная черта русской поэзии – почти природная естественность метафор, а чаще даже и простой параллелизм. Русская метафора – не самоцель и даже не средство, и не столько превращение форм, сколько объединение их одним, единым, всеобщим содержанием:

Где тихая роща кончается
И звёзды ночуют в реке,
Стоит одуванчик,
Качается
На тонкой зелёной ноге.

Прощаются люди,
Встречаются,
Стихают шаги за окном…
Стоит одуванчик,
Качается
На маленьком шаре земном.

Казалось бы – и что в безыскусной простоте искушённому читателю? Но не в пищу праздному уму предназначены эти тонкие связи, они – соломинки для спасения, наилегчайшие мостики над оврагами и ущельями бытия. Поэзия Виктора Кирюшина очень земна, вполне конкретна – в ней много тёплых, родных сердцу примет, но не тяжёлых своей плотной материальностью, а словно светящихся изнутри, и свет этот высоко печален – как высоко и светло печально всякое соприкосновение души с красотой, вечного – с мгновенным, живущего – с уходящим или будущим. А какой словесной сладостью наполняются русские имена!

На Руси предзимье.
Порыжело
В ожиданьи первого снежка
Вымокшее поле возле Ржева,
Луговина около Торжка.

Киновари досыта и сини,
Тронутой летучим серебром,
В тихой роще около Медыни,
В родниковом озере у Кром.

На венцах колодезного сруба
Смыта влагой летняя пыльца.
Ветрено в дубравах Стародуба,
Изморозь на куполах Ельца.

Как царевна юная наивна,
В небе пышнотелая луна,
А под ней Коломна
И Крапивна,
Нерехта, Кириллов, Балахна…

И когда Виктор Кирюшин пишет о современниках (а в книге довольно много таких сюжетов и эскизов), о чём бы ни шла речь – это всегда любование, даже если и горечь:

Годы-то всё какие –
Сплошь из огня и дыма!
Бабушка Евдокия,
Матушка Серафима.

Боль от репьёв-колючек,
Предощущенье строчек…
«Всё Он управит, внучек».
«Не унывай, сыночек»…

Когда вынимаешь для цитат строки из контекста, не покидает странное чувство: словно срываешь один за другим цветы на лугу – для букета, но цветущий луг так и остаётся лугом, его не унести и не пересказать. Так и с настоящими стихами – они живут и наполняют живым воздухом книгу, в цитатах передавая только малую часть смысла. И вот вроде бы афористичность считается поэтическим «знаком качества», но ведь не так на самом деле – поэзия не в броских или чеканных строчках, а именно в воздухе, в особом веществе, которое в нём разлито… И это тоже очень русская черта. 

Классическая стройность и собранность речи, её простота и прозрачность до таинственных глубин в наше время много- и пустоговорения дорогого стоят. Сколько бы ни изощрялась «актуальная» поэзия в поиске форм и способов завоевания читателя, остаётся истинно актуальным только то поэтическое пространство, в котором родное слово раскрывает свою необозримую вселенную мелодии и смысла. 
Виктор Кирюшин – глубоко русский поэт, и в рубежную эпоху, когда в ответ на вал глобальной культурной, национальной, личностной унификации начинает просыпаться, подниматься живое чувство родины, родной земли, истории, крови, слова, очень важно услышать – и сохранить возле сердца родниковое, питающее душу:  

Вовсю метель гудит ночами,
И неприметен к лету сдвиг, –
Да мы и дней не замечаем,
Не то что краткий этот миг.

Но кто-то угли теплит в горне
И отнимает миг у тьмы,
И под землёю слышат корни
Всё то, чего не слышим мы.
Theo hoinhavannga